Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Девушка отряхнула руки, на которые налипли кусочки коры. Большой лук и стрелы, взятые, чтобы потом пострелять, лежали неподалеку, но Жанна не спешила их поднимать. Одно дело она сделала. Теперь следовало сделать другое – то, к которому так долго боялась подступиться.

Дерево Фей казалось огромным и совершенно отрешённым, но именно сегодня, забираясь на него и спускаясь вниз, Жанна почувствовала, что можно.., что она больше не боится, а дерево не воспротивится. Девушка решительно подошла к стволу, обхватила его руками и крепко прижалась всем телом, закрывая глаза, как учила Клод, и, повторяя про себя, что готова и очень хочет услышать этот тайный живой голос самой Природы.

Вставшее солнце, словно поощрило девушку, пригладив теплом её волосы, и Время остановилось возле Дерева Фей. Далекий церковный звон стал последним звуком, донесшимся извне, а потом, так же величественно, что-то загудело внутри дерева, нарастая, поднимаясь снизу, от корней, перемежаясь с тихим шорохом под самой корой.

По телу девушки пробежала дрожь. Чувство, очень схожее с радостным волнением, толкнулось и потянуло её вверх. «Лети», – прошептало дерево. И Жанна поддалась радостному волнению внутри себя, и провалилась в синюю бездну так, словно взлетела в немыслимую высоту. Неземная, нечеловеческая сила заполнила её так же, как вода заполняет сосуд. Совсем не физическая сила… Прекрасно осознающая всё, что с ней происходит, Жанна вдруг, с удивлением, поняла, что это была сила уверенности, которая от физической отличалась только тем, что руки её по-прежнему были слабы зато воля стала подобна неколебимой скале.

«Я должна, я смогу, я сделаю!», – восторженно воскликнул разум. А тело – совершенно невесомое – внезапно перестало ощущать кору и, словно прошло внутрь дерева, соединившись с ним в единое существо – бессмертное, могучее, всесильное!

«Никто, кроме меня! Никто! Потому что в жилах моих уже не кровь, а токи этого дерева, взятые им из земли, из синей бездны и из моей души, переполненной счастьем!».

«Иди, – шепнуло в ответ дерево, снова отделяясь от Жанны корой. – Иди, ты готова…».

Франция

(декабрь 1425 – март 1427)

«Я ненавижу эту страну!»

С борта своего корабля Джон Бэдфордский смотрел на приближающийся французский берег, и даже не пытался укрыться от холодного, словно вернувшегося из студеного февраля, ветра. На сегодняшний день ветер был, пожалуй, наименьшей заботой. И, даже если бы он занёс самую страшную простуду этому крепкому телу, герцог вряд ли бы заметил недомогание физическое, потому что более сильно было недомогание душевное.

В декабре двадцать пятого года регенту Франции пришлось срочно отплыть в Лондон, где «драгоценный братец» Хэмфри развил слишком бурную деятельность по захвату единоличной власти, и, будучи зол и разобижен на весь белый свет, ухитрился сначала вступить в коалицию со всеми, включая и оппозицию, а потом, со всеми же перессориться.

По завещанию Монмута оба его брата оставались регентами – Бэдфорд во Франции, а Глостер в Англии. Но, получив в свои руки мало кем ограниченную власть, Хэмфри Глостерский вдруг проявил небывалый интерес к своим династическим правам. С помощью подхалимов-юристов он раскопал в вековых залежах законов, что имеет все основания требовать некоторые земли в Нидерландах. А раз может, значит, надо потребовать. Одна беда – земли уже отданы союзнику брата Бэдфорда, герцогу Бургундскому, который добровольно от них, естественно, не откажется. Да и брат Бэдфорд права Хэмфри отстаивать не будет, потому что союзником дорожит неизмеримо больше. Поэтому удовлетворить свои династические амбиции герцог Глостерский решил военным путем, повернув часть английского воинства против вчерашних друзей-бургундцев.

Кроме того, весьма довольный тем, как парламент стал «разговаривать» с регентом Франции, Глостер активно поддерживал всех, настроенных против Бэдфорда, чем дал повод оппозиции активизироваться со своей стороны. Всевозможные группировки при дворе возникали словно грибы после дождя. Возникали, сплачиваясь друг против друга, затем перемешивались против кого-то третьего, распадались и создавались вновь, объединяя вчерашних противников в союзники.

Тревожные слухи о начавшихся в Англии распрях и готовящейся гражданской войне стали доходить до Франции уже давно. Но, когда взбешённый действиями герцога Глостера Филипп Бургундский, даже не требуя никаких объяснений, сразу заявил, что расторгнет всякий союз с Англией, если нападки на его земли не прекратятся, Бэдфорд, не мешкая, собрался в дорогу…

Разговор с братом вышел быстрым и без сантиментов. Как только герцоги остались в покоях один на один, регент Франции, со словами: «Плевать я хотел на твои династические права!», залепил увесистую оплеуху регенту Англии. А потом, перехватив его руку, занесённую для ответного удара, коротко и ясно втолковал его светлости, что, до тех пор, пока их положение во Франции и в Англии не станет таким же прочным, как при Монмуте, ни о каких распрях с герцогом Бургундским и речи быть не может! И если «драгоценный Хэмфри» действительно желает получить свой Геннегау, и ничего больше, ему следует сидеть тихо, до тех пор, пока французская корона не увенчает, хоть какую-то английскую голову. Но, если он надеется «под шумок» подставить под эту корону голову свою и ради этого создаёт склоку и неразбериху в делах обоих государств, то Бэдфорд забудет о всяком родстве и придушит братца собственными руками, потому что намерен закончить дело начатое Гарри и сделать вековую мечту английских королей явью.

В ответ Хэмфри только зло сверкнул глазами. Но перечить не стал. Их положение действительно пошатнулось за последнее время. Интригами исподволь ещё можно было попытаться свалить брата Джона и заодно отомстить за то, что не помог в Нидерландах. Но начинать открытую ссору между собой не стоило. Кроме того, что это было глупо, это было ещё и опасно.

Поэтому, оправив одежду, с головой, всё ещё звенящей после оплеухи, но с лицом, полным независимой гордости, герцог Глостерский пришёл следом за братом на специальное парламентское собрание, где согласно кивал на всё, что бы Бэдфорд ни сказал.

Получилось неплохо и очень к месту. На фоне такого единодушия обоих регентов придворная распря тоже быстро улеглась, потому что главной подпитывающей средой для всех возникающих группировок была надежда на то, что братья-регенты очень скоро перегрызутся и станут уязвимы. Теперь же оппозиции пришлось тихо прижать хвост до лучших времён. И, когда герцог Бэдфордский потребовал новых средств на поддержание своего войска, промолчал даже канцлер. Как и весь остальной парламент, он ограничился только настойчивым пожеланием поскорее завершить разорительные военные действия, без особой, впрочем, надежды на то, что его светлость регент Франции принял к сведению это пожелание.

Да он и не принял! Все «настойчивые пожелания» были нужны сейчас Бэдфорду, как сломанный меч в бою.

Это из Лондона всё видится легко – захотел и закончил. Лучше бы так же настойчиво все эти парламентские крысы советовали братцу Хэмфри не ввязываться, хотя бы во французские дела! А то теперь, благодаря его деятельности, Бургундия уже не так охотно предоставляет свои войска для поддержания порядка в Нормандии, не говоря уже о том, чтобы участвовать в военных действиях против дофина Шарля. Филиппу глубоко безразличны все проблемы Бэдфорда до тех пор, пока они не пересекаются с его личной заинтересованностью. А заинтересованность там весьма однобокая – расширение территорий. И Бэдфорд вынужден с ней считаться, чтобы не потерять самого мощного союзника, хотя и понимает, какую петлю затягивает на собственной шее.

Филиппу-то что? Его Бургундия, и его политическое положение, как ни крути, были и остаются ценным товаром при любом торге. Случись что, он ни на минуту не задумается – предложит союз дофину, и даже тень убиенного отца помехой не станет. И всё… Дело Бэдфорда будет проиграно так быстро, как даже не снилось парламентским заседателям!

С другой стороны – Нормандия… Вот уж точно, кость в горле. С семнадцатого года не хотят успокоиться, хотя Гарри и объявил в свое время, что отныне она переходит в «извечное владение Англии». Но нет же! Нормандское упрямство сводит к нулю все усилия, отбирая весьма и весьма значительные средства на своё подавление.

Даже в Лондон за Бэдфордом летели бесчисленные донесения о том, что без конца вспыхивают маленькие восстания то в одной части страны, то в другой. Захваченные города приходится отвоёвывать заново уже изнутри. А более всего злит то обстоятельство, что воевать уже начали даже рабы! Вчерашние землепашцы, которым, видите ли не нравится, что английские солдаты отбирают у них всё, что приглянется, не брезгуя залезть даже в колыбели к младенцам, чтобы проверить, не спрятано ли там что-нибудь.